[Арк. 178] №2394. 1 Экспед.[иция]                              Секретно.

30 Апреля 1864 года.

Управление Виленского Жандармского Штаб-Офицера.

26 Апреля 1864 г.

№696.

В г. Вильне.

Шефу Жандармов, господину генерал-ад'-ютанту и кавалеру князю Долгорукову.

Главный Начальник здешнего края от 16 сего Апреля за №1559 предписал мне составить и представить к Его Высокопревос­ходительству очерк о начале и ходе бывшего мятежа в Минской губернии и о существовавшей там польской революционной организации с изложением постепенного ея развития, какие были главнейшие стремления злоумышленников, и какими средствами предполагали они достигнуть их, при чем указать и лиц, принимавших главное участие в мятеже и организации и исполнявших различные по оной обязанности. Этот очерк мною представлен Генералу от инфантерии Муравьеву 22 числа сего месяца за №68, а копию с него имею честь почтительнейше представить при сем Вашему Сиятельству.

Полковник Лосев.

[Арк. 180] Копия.^*

Польской мятеж в Минской губернии имел общую неразрывную связь с возмущением во всем Западном крае. Исконная вражда польской аристократии и духовенства ко всему русскому православному никогда не прекращалась и обнаруживалась всегда с особенною силою при всяком не выгодном положении России — внутреннем и к другим державам. Таким образом и последний мятеж начало свое имел от времени прошедшего. В 1831 году польский бунт был прекращен собственно военной силой; усмирение тогда совершилось только наружно потому, что гражданское устройство в Западном крае осталось почти неизменным. Часть тогдашних агитаторов ушла за границу и там образовала обширную литературную пропаганду. Все возмути­тельные польские [Арк. 181] газеты передавались в Россию и западные губернии. Со времени устройства С.-Петербурго-Варшавской железной дороги, на которой служителями назна­чены были польские эмигранты, Западный край наводнился возмутительными сочинениями. Здесь литературная пропаганда имела полную возможность осуществляться на деле от того, что польские помещики в своих действиях не встречали никогда ни от кого никакого сопротивления, распоряжаясь полновластно, как во время крепостного права, массою народа и имея неог­раниченное влияние на всю высшую и нисшую администрацию.

После Венгерской кампании в литературе польской эмиграции установилось и развивалось мнение, что единственное спасение Польши заключается в сближении дворянского сословия с народом и в отыскании своей независимости посредством партизанской войны; эта мысль встретила большое [Арк. 182] сочувствие во всем Западном крае, но принималась различно молодежью и старыми польскими панами. Часть молодежи при­знавала необходимым освободить крестьян с землею, большая часть — без земли, а старые магнаты мечтали о республике с крепостным правом. Такое было настроение умов поляков до времени, когда Правительство приступило к улучшению быта помещичьих крестьян.

В обнародованных положениях 19 Февраля 1861 года о вышед­ших из крепост[н]ой зависимости крестьянах, хотя во всем западном крае установлены особые правила для определения повинностей крестьян к помещикам и хотя по этим правилам помещикам представлялась возможность по прежнему угнетать крестьян, но когда сии последние услышали слово свободы, то прежде всего они стали выражать нерасположение свое к быв­шим своим владельцам. Помещики, [Арк. 183] считавшие до этого времени простой класс народа за бессмысленных живот­ных, не могли не заметить влияния, какое произведено на крестьян положением 19 Февраля 1861 года: они видели, что крестьяне в лице одного Государя Императора соединили пред­ставление о правде и только в Государе видели свое счастие и будущее благосостояние. Тогда было употреблено обыкновенное средство — возбуждение в народе католического религиозного фанатизма, начались манифестации, демонстрации, многолюд­ные процессии, пение гимнов. Местные власти своевременно этого не прекратили. Изданные по Высочайшему повелению правила, определяющие наказания за подобные проступки, на местах почти вовсе не исполнялись; это развило в польской молодежи самоуверенность и дерзость до того, что умеренные поляки, в особенности [Арк. 184] женщины и жены русских чиновников, боялись выходить на улицы, потому что каждая женщина, вышедшая в цветном платье, неминуемо подвергалась оскорблениям, платье обрывалось обыкновенно мальчишками или обжигалось острой водкой, и удивительно даже женщины из семейств высших сановников не решались на это жаловаться. В таком положении находились города, между тем помещики всю свою деятельность обратили к тому, чтобы напугать крестьян новым законом; именно доказать им, что закон не только не об­легчил их участи, но напротив сделал ее невыносимой, в чем они и успевали при помощи избранных из среды себя посредников и при особом умении действовать на местную администрацию. Уездные власти, составленные по преимуществу из поляков, не могли противодействовать ни помещикам, [Арк. 185] ни ксен­дзам, и хотя и в то время была незначительная часть русских чиновников, но они не имели никакой живой связи с высшими властями, напуганные страшным влиянием дворянства, не смели действовать против польских панов, как повелевали закон и совесть.

Всем известно, что польские помещики сами возбуждали кресть­ян к безпорядкам, сами на них же жаловались, а местные власти наказывали крестьян посредством военных экзекуций. Также известно, что в тех же местностях, как, например, в Витебской и Могилевской губерниях, где крестьяне были больше ограждены законом от помещичьих притеснений, мятеж продолжался только несколько дней, как и в Юго-Западных губерниях, где крестьяне гораздо сильнее; между тем в Литве и в особенности в Ковен­ской губернии, [Арк. 186] в которой больше всего было экзеку­ций, мятеж с большим усилием едва был подавлен в течении нескольких месяцев. Из всего этого очевидно, что не нравствен­ное преобладание поляков пред русскими, как некоторые утвер­ждают, было причиной появления мятежа, а чистая слабость бывшей местной администрации, в чем теперь сознаются сами поляки.

В конце 1862 года тайная польская революционная пропаганда занималась исключительно вооружением народа против Прави­тельства без определенно-выраженной цели.

После безпорядков, бывших в С.-Петербургском университете, и адреса, поданного Тверским дворянством, у поляков возродилась надежда на возможность социального переворота в России; тогда они пустили в ход все иезуитские средства: выступили на сцену ксендзы, женщины, оставившие [Арк. 187] университеты студен­ты, и с большим усилием начали проповедывать о необходимости восстановить Польшу на правах братства и равенства. Поме­щичье сословие, в душе считающее себя обиженным освобож­дением крестьян, первое стало сочувствовать пропаганде, за ним последовало сословие шляхты, по преимуществу раззоренное помещиками, которому нечего было терять, а из безпорядков можно было надеяться на выигрыш; а также класс ремесленный. Но на крестьян пропаганда не имела никакого влияния, ибо ни народ не понимал агитаторов, ни они его; при том простой народ, хотя убитый нравственно, не мог себе представить и допустить, чтобы Государь, освободивши их из крепостной зависимости, желал им зла.

Сознавая свое бессилие без народа предпринять что-либо решительное и не находя возможности сблизиться с народом, [Арк. 188] польские агитаторы по городам и деревням начали разбрасывать возмутительные прокламации: "Мужицкую Прав­ду", "Глос Каплана", "К войскам", и "Земля и Воля", но народ и войско прокламаций этих не читали.

Наконец, когда мятеж явно вспыхнул в Царстве Польском, революционеры в Западном крае приступили к решительным действиям. С Января месяца 1863 года открыто в виду местных властей образовалась организация так называемого Польского Народного Правительства, во главе которой были служившие на железной дороге эмигранты, оставившие университеты молодые либеральные помещики, чиновники и неизменно-постоянные в интригах ксендзы. Эта организация окончательно сбунтовала помещиков, шляхту и ремесленный класс по городам, произвела сбор денег, составила шайки и [Арк. 189] разожгла явный мятеж.

Сперва мятежники надеялись, что земледельческий класс наро­да, если не пойдет за ними, то по глупости и зная их силу, не посмеет им мешать; а тем больше вооружаться против всесиль­ных помещиков; они еще думали, что народ насилием можно заставить итти в шайки; с этой целью они нападали на деревни, известные им по своей приверженности к Правительству, зверски убивали женщин, православных священников, чтобы совершенно напугать, отуманить народ и устранить его от всякого им противодействия. Мятежники, бывши уверены, что при равнодушии и бездействии народа, [Арк. 190] когда в одно время вспыхнет мятеж в Царстве Польском и во всех девяти западных губерниях, регулярное войско не в состоянии будет вредить им быстро и чувствительно, в особенности если они будут вести партизанскую войну в таком виде, что нечаянно будут нападать и истреблять отряды войск, а потом прятаться и по обыкновению жаловаться на невинное угнетение.

Сильный отпор со стороны крестьян губерний: Витебской, Моги­левской, всего Юго-Западного края и отчасти Литвы — разрушил и эту надежду мятежников. Тогда в голове их образовалась новая надежда, что народ в настоящем его развитии способен только покоряться грубой силе, поэтому, если бы Франция оказа­ла им помощь и прислала регулярные войска, то народ непре­менно перейдет на их сторону. Под влиянием такой нелепой мечты организация революционного правительства, составляв­шая силу и жизнь мятежа и сносившаяся непосредственно с Царством Польским и с заграничными эмигрантами, начала распространять в западной [Арк. 191] прессе нелепые слухи о геройских подвигах поляков и об ужасном жестоком обращении с ними Русского Правительства с тою целью, чтобы возбудить к себе сочувствие народов Западной Европы, в особенности Фран­ции, и во чтобы то ни стало получить от нее помощь вооружен­ным вмешательством. Эта надежда на Францию до последнего времени питала и поддерживала отчаянную организацию подземного правительства. Наконец, когда и она испарилась, — помощь Франции оказалась несбыточной, подземный жонд с отчаяния утешался возможностью революции в Италии, Австрии, Пруссии и у южных славян. Это утешение было чисто отчаянное: агитаторы не могли не понимать жалкого своего положения и того несчастья, которое они принесли раззорением целого края, им упрямство не дозволяло возвращаться назад. [Арк. 192] Даже и после уничтожения шаек и тех решительных мер, которые были приняты в последнее время для восстановления и правильного развития гражданского порядка, существование революционной организации не прекращалось. Эта страшная подземная сила, парализировавшая все действия Правительства, обратила на себя внимание, открыта и с корнем уничтожена только по прибытии Вашего Высокопревосходительства.

С вступлением Вашего Высокопревосходительства в управление Северо-Западным краем, когда все поляки были удалены от службы по железной дороге, и таким образом прекращено распространение из заграницы возмутительных сочинений, убита организация революционного комитета, когда окончательно удалены все мировые посредники, более вредные чиновники польского происхождения, наказаны и [Арк. 193] высланы ксендзы, возмущавшие народ, и крестьянским обществам дана не только полная независимость от помещичьего влияния, но даже предоставлено законное право наблюдения за обществен­ной безопасностью и спокойствием, когда, наконец, масса народа оживлена действительным раз'ясне-нием ей законных ее прав и обязанностей, возобновление мятежа в Северо-Западном крае немыслимо.

Под управлением Вашего Высокопревосходительства масса народа избавлена окончательно от иезуитской эксплоатации, гражданская жизнь воскрешена, администрация только теперь поняла свое назначение и почувствовала силу в лице русских чиновников; это нравственное перерождение Северо-Западного края, совершенное впоследствии по проекту Вашего Высокопре­восходительства в Юго-Западных губерниях и Царстве Польском, имели тот великий результат, что польская аристократия утратила всякое покушение на господство в Западном крае России. Уже в настоящее время есть много польских помещиков, некогда гордившихся своим происхождением, которые серьезно начинают говорить, что они — литвины или белоруссы. При производстве мною следствия в Минской губернии о лицах, составлявших тамошнюю революционную организацию, сами эти лица сознались, что теперь они уже ни на что не надеются, что поэтому они организацию свою решились поддерживать только номинально, до тех пор, пока переменятся обстоятельства. Под переменой обстоятельств нельзя не подозревать мечтания, что польское дворянство хоть не скоро, но опять приобретет прежнюю силу.

В Минской губернии мятеж получил свое начало и развитие в таком же порядке, как и во всем Северо-Западном крае; действовали манифестациями, пением гимнов и ношением траура. Одна только была особенность, что помещики во время дворянских выборов составили адрес Государю Императору о присоединении Минской губернии к Царству Польскому, и когда Губернатор не согласился представлять подобный адрес, то они о сочувствии своем к Польше записали в журнал. Это заявление осталось безнаказанным; только закрыты выборы. После чего помещики начали действовать самоувереннее; средний класс по воле и по неволе им сочувствовал, наряжаясь в кунтуши и участвуя во всех безпрестанных манифестациях. Простой класс народа, в высшей степени бедный в материальном отношении и убитый нравственно, казался мертвым в виду этой бешеной деятельности. Пропаганда ни в ком не встречала противодей­ствия, [Арк. 196] она всех желающих блага России привела в оцепенение. Все это продолжалось до прибытия Вашего Высокопревосходительства в Вильно. Хотя некоторые шайки были разбиты и прежде, но они составляли только незначитель­ную часть мятежа потому, что нравственная его сила вовсе не была тронута, и она на месте убитых всегда могла находить и находила новых охотников итти в лес; и действительно, только указанными мною рациональными мерами эта сила открыта и погребена навсегда.

Еще прежде составления революционной организации, сверх повсеместных манифестаций, в Минской губернии образовалось общество на чисто социальных основаниях, во главе которого были: чиновник палаты государственных имуществ Станкевич, волостной писарь Климович и прочие; они проповедывали между крестьянами братство с помещиками [Арк. 197] и право крестьян на землю. Дело об этом кончено и виноватые осуждены. Собственно революционная организация начало свое имела из Парижа через Варшаву и Вильно. Первоначально уполномочен­ным комиссаром так называемого Польского Народного Прави­тельства в Литве был назначен Дюлеран, он служил по железной дороге, и под его руководством образовалась организация во всех Литовских губерниях, и в том числе — Минской. По выезде Дюлерана за границу на его место вступил бывший при нем секретарем кандидат С.-Петербургского Университета по каме­ральному факультету Константин Калиновский¹. Уполномочен­ному комиссару была вверена высшая власть и надзор за ходом мятежа, он назначал провинциальных воевод и комисса­ров, получал от них донесения о ходе инсурекции и сам сносился [Арк. 198] с Варшавским и Парижским центральными коми­тетами.

Воеводою Минской губернии был сначала помещик Минского уезда Пеликша, а потом, по выезде его за границу, помещик, бывший вольный слушатель С.-Петербургского университета Гектор Лапицкий; воевода имел в губернии гражданскую и военную власти, он распоряжался сбором денег, формированием шаек, назначением им начальников и изыскиванием всего необходимого для поддержания мятежа.

При воеводе, как помощник ему во всем, состоял губернский комиссар; эту должность в Минской губернии исправлял помещик Свенторжецкий, впоследствии командовавший шайкой и скрывшийся, потом доктор Михаил Оскерко и, наконец, студент С.-Петербургского университета Ямонт. [Арк. 199] Кроме обязанностей содействовать воеводе комиссары имели власть наблюдателей. Они следили за ходом развития мятежа, за действиями всех членов революционной организации и доносили в Вильно уполномоченному комиссару Литвы.

Комиссарами воеводства были: помещик Родриг Свенторжецкий и кандидат С.-Петербургского университета Иван Мощинский.

Начальником г. Минска сначала был доктор Чекатовский, а по высылке его в дальние губернии помещик Торчинский. Власть начальника города ограничивалась распоряжениями в городе, ему подчинялась полиция и касса. Помощником начальника города был чиновник канцелярии Гражданского Губернатора Михаил Добровольский.

[Арк. 200] Революционную полицию в гор. Минске составляли: исключительно студенты Петербургского, Киевского и Москов­ского университетов: Боровик, Войцеховский, Мицкевич, Войно и Мейштович.

Начальники уездов: Минского — член губернского по крестьян­ским делам присутствия Адам Ванькович, Болеслав Оскерко и чиновник Пожерский, Игуменского — доктор Новицкий, Бобруй­ского — помещик Черниховский, Борисовского — доктор Иван Свида, Слуцкого — помещик Могильницкий. В отдаленных уездах: Пинском, Речицком и Мозырском был один начальник с званием помощника воеводы, помещик Болеслав Свида, который от себя назначил: Пинским — капитана путей сообщения Рум­меля, а остальных двух уездов — мирового посредника Фадея Вишневского.

[Арк. 201] Кроме того, сборщики податей, называемые рефе­рентами, которые сверх сбора денег обязаны были иметь и поддерживать постоянное сношение с шайками мятежников и гражданским жондом.

Всех шаек в Минской губернии было 21; начальниками их были: Лясковский — артиллерийский подпоручик, Свенторжецкий — помещик (он-же комиссар), Сущевич — неизвестного проис­хождения, Трусов — Минский дворянин, Лелива или Ванькович — дворянин, Снитко — армейский поручик, Дыбовский или Зарембо — отставной подпоручик, Барановский — отставной ротмистр, Рущиц (псевдоним), Машевский — отставной штабс-капитан, Дмуховский — дворянин, Кучевский — тоже, Козелл — помещик, Лашкевич — ксендз, Миладовский — из военных, Коваль (псевдоним), Гобих — писарь из имения помещика [Арк. 202] Хрептовича, Влодек, Траугут, Краковский и даже Рогинский кончил свое сущестование в Пинских лесах. По уничтожении шаек революционная организация предполагала образовать в Минской губернии по уездам так называемую народную полицию (жандармов вешателей), но после открытия самой организации и уничтожения ее и это предположение рушилось.

Верно: Полковник Лосев.